Трогать соленый язык, на котором море Ловко мешает с разбитым о камни маем Нежную пену облетевшей за миг сирени. Память, как платье снимая, в комок сминая (с)
Не надо думать, что человек, поступающий в соответствии со своими убеждениями, уже порядочный человек. Надо проверить, а порядочны ли его убеждения. (c) Ф.М. Достоевский
духи Versace pour Femme White - ассоциирую этот аромт только со счастливыми минутами и он переносит меня туда каждый раз, когда наношу его на запястья слишком тяжелый для весеннего утра, но, идеально подходит к рождественским морозным дням, мягким свитерам, скорым сумеркам - выходишь на открытый балкон, смотришь на лес, в чашке горячий какао и с кухни пахнет имбирыми пряниками мне нужно воспользоваться этой машиной времени, мне нужны сегодня Versace - сирень, кедр, мускус, жасмин - только вот это слишком тяжелый аромат для весеннего утра
"Одна из самых страшных вещей на свете, кроме искалеченных животных и ненужных детей, – это увидеть мельком, проходя мимо зеркала, собственное лицо во время приступа любви. Растянутое, сырое, вздрагивающее, не годное ни улыбаться, ни жить. Нужно запретить законом такое лицо, обращенное к другому человеку. Потому что редко кому хватит мужества вынести это зрелище, спрятать голову на груди (свою на твоей или твою на своей, в зависимости от соотношения роста) и сказать: «Ничего, ничего, потерпи, это пройдет" (с)
Где твое счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда? Какого слушает Ллойда Уэббера, Дэйва Мэтьюса, Симпли Рэда?
Что говорит, распахнув телефонный слайдер, о толстой тетке, разулыбавшейся за прилавком, о дате вылета, об отце? Кто ему отвечает на том конце?
Чем запивает горчащий июньский вечер, нефильтрованным темным, виски с вишневым соком, мохито, в котором толченый лед (обязательно чтоб шуршал как морская мокрая галька и чтоб, как она, сверкал) Что за бармен ему ополаскивает бокал?
На каком языке он думает? Мучительнейший транслит? Почему ты его не слышишь, на линии скрип и скрежет, Почему даже он тебя уже здесь не держит, А только злит?
Почему он не вызовет лифт к тебе на этаж, не взъерошит ладонью челку и не захочет остаться впредь? Почему не откупит тебя у страха, не внесет за тебя задаток? Почему не спросит: - Тебе всегда так сильно хочется умереть?
пристрели меня, если я расскажу тебе, что ты тоже один из них - кость, что ломают дробно для долгой пытки шаткий молочный зуб на суровой нитке крепкие напитки, гудки, чудовищные убытки чёрная немочь, плохая новость, чужой жених
ты смеёшься как заговорщик, ты любишь пробовать власть, грубя ты умеешь быть лёгким, как пух в луче, на любом пределе всё они знали - и снова недоглядели я чумное кладбище. мне хватило и до тебя. я могу рыдать негашёной известью две недели.
дай мне впрок наглядеться, безжалостное дитя, как земля расходится под тобою на клочья лавы ты небесное пламя, что неусидчиво, обретя контур мальчика в поисках песни, жены и славы горько и желанно, как сигарета после облавы, пляшущими пальцами, на крыльце, семь минут спустя
краденая радость моя, смешная корысть моя не ходи этими болотами за добычей, этими пролесками, полными чёрного воронья, и не вторь моим песням - девичьей, вдовьей, птичьей, не ищи себе лиха в жены и сыновья я бы рада, но здесь другой заведен обычай, - здесь чумное кладбище. здесь последняя колея.
будем крепко дружить, как взрослые, наяву. обсуждать дураков, погоду, еду и насморк. и по солнечным дням гулять, чтобы по ненастным вслух у огня читать за главой главу. только, пожалуйста, не оставайся насмерть, если я вдруг когда-нибудь позову.
в моей маленькой грудной клетке круглое металлическое блюдо, которое нагрето до столь предельной температуры, что чувствую его идеально ровные края. три месяца день в день ношу его с собой это твой последний подарок на долгую память
готовила утром какао у новой плиты, плясала босиком по холодной плитке не дает покоя только то, что во мне тысячи навсегда несказанных слов но в слив спустила только какао